ГЛАВА 34

    На следующее утро Герман проснулся оттого, что кто-то с силой тряс его за плечо.
— Обвиняемый! Подъем! Хорош дрыхнуть!
Герман, наконец, открыл глаза и с удивлением посмотрел на человека, нависавшего над ним, точно хмурая туча. Это был охранник.
— На выход! К тебе пришли!
— Кто пришел?
Герман ничего не понимал спросонья.
— На выход, говорю! Там и узнаешь, кто! Руки!
Дот выполнил, что от него требовалось, после чего клацнули наручники.
— Встал с нар и пшел!
Едва Герман очутился на ногах, как почувствовал легкий толчок в спину. К такому скотскому обращению, как оказалось, было очень трудно привыкнуть. Но это являлось только началом! А о будущем, которое рисовалось далеко не в светлых тонах, ему даже не хотелось думать!
Десять шагов по коридору — прямо, потом — поворот налево и еще примерно столько же шагов… Снова — налево… Сам не зная для чего, Дот запоминал повороты и считал шаги. Даже, если бы он наизусть запомнил все тюремные ходы и выходы, сбежать из СИЗО не представлялось возможным! И единственным способом вновь оказаться на свободе, спасительной палочкой-выручалочкой, могло стать лишь соответствующее решение суда. То есть, признание его невиновности, или же ему могли назначить наказание условно, что, как полагал Дот, имело очень мало шансов на успех. Конечно же, после того, как он отбудет, хотя бы, часть тюремного срока, его могли освободить досрочно, либо по амнистии. Герман считал верхом идиотизма сидеть взаперти за то, чего он не совершал. Но, когда он думал о безвинно погибшей матери, то боль его становилась настолько невыносимой, что, если бы не тюремная камера, он не знал, как бы перенес все это. Горечь и злость от сознания того, что с ним поступили несправедливо и очень подло, несколько притупляли его страдания. Заставляли его противиться судьбе и думать о мести. Нет, пока что, он к этому не был вполне готов. Но нечеловеческий быт: заполненная полумраком холодная, сырая и тесная камера, где он находился, и то, что на него теперь, как ему думалось, весь мир смотрел серым волком, считая его полным отморозком и ничтожеством, осмелившимся поднять руку на самое святое, что есть у каждого из нас… Это вызывало в нем ответную ненависть, которая постепенно укоренялась в его смятенной душе и разрасталась все больше, не оставляя места для иллюзий. Порой, точно нелюдь и отъявленный мазохист, он даже наслаждался этой ненавистью ко всем и вся, безропотно принимая ту незавидную участь, что выпала на его несчастную долю.
— Стой! — наконец, скомандовал охранник.
Герман остановился перед дверью, ни чем не отличавшейся от той, что закрывала вход в его камеру. Это была комната для свиданий заключенных с родственниками, знакомыми, которые происходили строго по распоряжению коменданта СИЗО. А, также, теми, кто пожелал бы увидеться с обвиняемыми по долгу службы. Следователями, прокурорами и адвокатами. Но последние, видимо, чтобы избежать утечки информации, порой предпочитали встречаться с подопечным в его камере. Именно так и поступил в прошлый раз Задворский, с которым на первый раз у Дота разговора не получилось.
Охранник, открыв дверь, пропустил Германа вперед. Переступив порог, тот едва не остолбенел от удивления.
— Руки!
Пока охранник снимал наручники, Дот с трудом приходил в себя от шока. Уж, кого, другого, а этого человека, он никак не ожидал встретить здесь, в тюремной каморке, в которой ужасно веяло промозглой плесенью и, где, кроме двух длинных скамеек вдоль обшарпанных стен и стола, возле зарешеченного окна, да стула, ничего не было.
— Здравствуй, Геродот!
И Теодор Елисеевич, словно приводя собственные мысли и чувства в порядок, коснулся ладонью шевелюры. Казалось, за тот месяц, что они не виделись, она слегка потускнела, зато в выражении лица главного яду только прибавилось. Вероятно, в жизни у Тео что-то не ладилось, раз он в это отхожее место пожаловал! Примерно такой вывод сделал Герман.
— Ты рад меня видеть?!
Дот крепко пожал руку Главному, таким образом, давая понять, что ничего не имеет против свидания с ним, а, скорее, наоборот.
— Как вы узнали …?
— Что ты — здесь?
Теодор Елисеевич с грустью улыбнулся.
— Мир слухами полнится! И, скажу тебе по секрету, это было несложно! Ты — сотрудник моего «Реликта»! Точнее, пока что, только практикант… И я обязан был знать, почему мой подчиненный уже месяц не показывается на работе!
Присев на противоположные скамьи, они вновь посмотрели друг на друга. Не выдержав взгляда Тео, Герман рассеянно уставился в окно.
— Вы, наверно, тоже думаете, как и все?..
Главный недоуменно хмыкнул.
— Что ты имеешь в виду? Как все, думают только те, у кого собственных мозгов нет! И еще те, у кого их никогда не было! Попросту говоря, думать им абсолютно нечем!
И, важно насупившись, редактор «Реликта», в свою очередь, умолк, видимо, ожидая, что на это скажет его собеседник. Конечно же, он прекрасно знал, по какой именно причине находится Дот в СИЗО, но дипломатично ничего не говорил об этом, полагая, что тот расскажет ему все сам.
— Вы тоже считаете, что это я убил собственную мать?
Тео во второй раз картинно коснулся рукой роскошной шевелюры.
— Я понятия не имею, что ты там натворил, малыш, но я твердо знаю, что всему есть свои причины!
— Вы не верите мне?
В голосе Германа послышались нотки отчаяния.
— Почему не верю? Еще как, верю! Я знаю, что со временем из тебя получится отличный журналист, и…
Герман внимательно слушал Главного, стараясь не пропустить ни слова.
— И даже, если какое-то время тебе придется провести за решеткой… Сам понимаешь, от сумы и от тюрьмы… В общем для тебя, как начинающего журналиста, это будет хорошей школой жизни. Поверь, это в какой-то степени пойдет тебе на пользу! Ведь не бывает худа без добра!
И, Главный, поднявшись со скамьи, подошел к Герману, и, сев с ним рядом, хлопнул его ладонью по плечу. Но попытка хозяина «Реликта», хоть как-то, приободрить несчастного молодого человека, произвела на него прямо противоположный эффект.
— И вы только за этим пришли сюда?
— То есть?
— Зря стараетесь, Теодор Елисеевич! Я не нуждаюсь ни в чьем сочувствии! Моя совесть совершенно чиста! Я жалею лишь об одном!
Главный, сунув руки в карманы коричневой замшевой куртки, а затем брюк, нервно зашарил в них. Но, к сожалению, сигарет там не оказалось. Встав со скамьи, Теодор Елисеевич поспешно вернулся на прежнее место, словно боялся, что его займет кто-нибудь другой.
— Эти выродки, что лишили жизни мою мать, до сих пор — на свободе!
— А ты в этом — уверен?
— В том, что у них — по локоть руки в крови?
— Нет!.. В другом! Чем потом напрасно каяться всю жизнь, может, лучше чистосердечно признаться в содеянном?!
Герман испытующе и в то же время затравленно посмотрел на Главного. Да, что они все сговорились между собой что ли?! Возмущению Германа не было предела.
— Не пойму я вас, Теодор Елисеевич! Вы-то, что так стараетесь вместе с остальными за решетку меня упечь?!
— С какого потолка ты это взял? — искренне удивился тот. — Дурачок, ты, Герман! Я добра тебе желаю, чтобы в ответ на твое искреннее признание срок тебе скостили! И, чтоб по минимуму ты отсидел! Прости тебя, господи!
— А вас бы он простил, если б вы такое совершили?
— Типун тебе — на язык!
Герман состроил презрительную мину.
— А почему он меня тогда должен простить?
— Скажешь, тоже!
Видимо, Главный не ожидал такого отпора от своего недавнего практиканта.
— Ты — молодой и горячий! А молодости свойственно заблуждаться!.. И порой очень сильно заблуждаться! М… Да!
И хозяин «Реликта» в задумчивости причмокнул губами.
— Я, ведь, пришел к тебе не просто так!
— Угу! — согласно промычал Герман. — Догадываюсь я, куда вы клоните!
— Только прошу тебя, не надо… Этой глупой иронии!.. Ты — журналист, я — журналист! И мы… Как мне думается…
Главный кашлянул в кулак, вероятно, для того, чтобы скрыть некоторую неловкость.
— Мы должны уметь публично признавать собственные ошибки!
Герману показалось это верхом кощунства. Ради своей дурацкой желтой газетенки Тео был готов на любую подлость и извращение! Для Дота подобное завуалированное признание Верниса в собственном ничтожестве и лицемерии, возможно, до конца не вполне осознаваемыми им, являлось настоящим открытием! После такого урока злодейки-судьбы молодому человеку трудно было сохранить остатки веры в людей и уважения к ним.
— Ну, так и признавайтесь, если вам есть в чем признаться! — не выдержал Герман. — А меня оставьте покое! Слышите! Идите все к черту, я сказал!
Резко вскочив со скамьи, с перекошенным от ярости лицом он едва удержался, чтобы, точно дикий зверь, не кинуться на Тео, который, затаив дыхание, казалось, только этого и ждал. В этом случае, его будущая статья получилась бы совершенно великолепной! И тираж был бы просто уму не постижимый! Какая тема! Какой жареный факт!
Услышав через приоткрытую дверь угрожающие выкрики заключенного в адрес посетителя, в комнату для свиданий тотчас вошел конвойный. Это несколько остудило пыл Дота.
— Есть проблемы? — холодно спросил он.
Теодор Елисеевич, театрально разведя руками, с разочарованным видом во второй раз за время свидания с бывшим практикантом поднялся со скамьи.
— Настоящие проблемы — у него, а не у меня! — сдержанно заметил он. — Только Герман до сих пор этого понять не желает!.. Он пытается всех убедить, как будто бы то, что с ним происходит теперь, это — так, горькое недоразумение! Глупый пустячок! До безобразия глупый! А не наказание за вероломное преступление…
И, нахмурившись, он молча направился к выходу… Герман собрался, было, последовать за ним.
— А ты сиди здесь! — приказал конвойный.
— А чего я тут забыл?! Свидание-то как будто бы закончилось!
— Много вопросов задаешь, кретин!
И конвойный, выйдя в коридор, прикрыл за собой дверь.
Добить его, что ли они решили? Пока Герман думал и гадал, какие еще сюрпризы ему готовили в стенах СИЗО те, кто, видимо, задались вполне определенной целью лишить его свободы на всю оставшуюся жизнь, железная дверь в комнату для свиданий с заключенными вновь отворилась, и в нее вошел тот, кого Дот хотел видеть меньше всего! Точнее, не хотел вовсе!..
Это был следователь Пономарев!
У Германа вдруг мелькнула мысль, что неспроста Иван Феоктистович пожаловал к нему, на своего рода, очередной допрос сразу же после Тео! Как видно, они загодя снюхались и были теперь в одной упряжке. Потому и обрабатывали его по полной программе. Более того, Герман даже заранее предполагал, о чем в этот раз поведет речь Пономарев. Впрочем, догадаться об этом было совсем несложно!.. Но, как выяснилось, он немного просчитался.
— До суда осталось совсем немного! — не поздоровавшись, без обиняков приступил к делу следователь, по-хозяйски усевшись за стол с единственным стулом. — У тебя есть последний шанс признаться во всем и облегчить свою участь! Хотя… По моему мнению, никакого снисхождения ты не заслужил! Раньше таких, как ты, маразматиков, ставили к стенке!
— То — раньше, а то — сейчас! — огрызнулся Герман.
— А ты мне не груби, а то… В морду получишь! Усек?
— Вы не имеете права!
Пономарев сжал правую руку в кулак. Казалось, ему стоило немалого труда, чтобы тотчас не выполнить свою угрозу. Но он, все-таки, сдержался.
— О правах заговорил!.. А сам, ты какое имел право лишать жизни другого человека? Мерзавец! И как, таких уродцев земля терпит?
— У вас нет доказательств моей вины! Иначе…
— Что — иначе?! Я смотрю, грамотный — ты, сильно!
— …вы бы не пришли сюда и не стали бы мне угрожать!.. И вообще, я не хочу разговаривать с вами без моего адвоката!
— Адвоката! — словно передразнивая его, повторил следователь. — Так, адвокат-то у тебя — не платный, садовая твоя голова! Тебе его государство предоставило! И потому он тебе скажет то же самое, что и я! А, может быть, уже сказал!

И Иван Феоктистович, раскрыв папку-органайзер с документами, приготовленными им заранее, вынул оттуда один из них.
— Ты думаешь, больно мне нужно твое добровольное признание в совершенном преступлении? Да, ничего подобного!
Пономарев был так убедителен, что на секунду Герман поверил в искренность его слов.
— Я, всего лишь, хочу помочь тебе! И не скрою, что чисто по-человечески мне тебя жаль!..
И Иван Феоктистович с сочувствием посмотрел на обвиняемого.
— Тебе — конец! Понимаешь, конец! Даже твоя девушка и та от тебя отказалась!.. Я — последняя твоя надежда!
Этого Герман никак не ожидал! Это был удар ниже пояса! А, может быть, смертельный удар! Если, конечно, следак нагло не лгал ему, и в его словах имелась хотя бы доля правды.
— Не веришь?! Тогда, на-ка, вот, прочти!
И Пономарев протянул Герману бумажный лист, исписанный довольно ровным, почти каллиграфическим почерком, который минуту назад вынул из папки. Взяв в руки, Дот, с видимым равнодушием глянул на бумагу. Вверху стоял заголовок: «Показания свидетеля». Потом был сам текст: «Я — Худоярова Оксана Анатольевна…»
Не может быть! Дота даже пот прошиб! Казалось, забыв обо всем на свете, он жадно впился глазами в строки и стал читать, поначалу даже не особенно вникая в смысл прочитанного… После матери, которой уже не было в живых, он любил эту девушку больше всех на свете!.. Лист дрожал у него в руках, а перед глазами, как живая, стояла она! Стройная, с губами, которые ему хотелось без конца целовать, и взглядом, таившим в себе бездну нежности и страсти, которую, как видно, ему уже никогда не придется на себе испытать.
— Ну, и, как — тебе, это?! — с нескрываемой издевкой поинтересовался Пономарев.

— Что? — не сразу понял Герман. — Можно мне стакан воды?
— Какой еще воды? Читай вслух! Как я вижу, ты до сих пор так ничего и не понял?
— А что я должен понять? Что вы старательно шьете мне дело, чтобы скрыть настоящих убийц?
— Но, но, дорогой товарищ! Полегче на крутых поворотах, если не хочешь, чтоб я тебя привлек еще по одной статье! Так сказать, за оскорбление должностного лица при исполнении служебных обязанностей!
И Пономарев почти яростно погрозил Герману указательным пальцем.
— А на счет дела… Если выражаться твоим языком, то для тебя тюремная роба уже сшита строго по твоему размеру, и, как только состоится суд, тебе придется примерить ее на себя. Маловата будет или немногим больше, чем требуется, не обессудь! Сидеть тебе долго… Растолстеть, вряд ли, удастся!.. А отощаешь, сам ушьешь! Там на зоне ребята от скуки — на все руки! Доказательств же твоей вины… В деле этого добра, сам знаешь, более, чем достаточно!
— Тогда, зачем вам — липовый свидетель? Суд проиграть боитесь? В этом случае вас кое-кто точно по головке не погладит!
— А ты, Герман Дот, оказывается, крепкий орешек?.. Ну, ничего! Молотком не получается, кувалдой колоть будем!
— Орешки любите? И хорошо, если б, без скорлупы!
— Читай!.. Сколько раз повторять! С самого начала! Да, так, чтоб я отчетливо каждое слово слышал! Я понятно говорю?!
Резко встав из-за стола, следак подошел вплотную к Герману, и, выхватив бумажный лист у него из рук, с силой припечатал его к крышке стола!
— Худоярова — не липовый, а главный свидетель убийства!.. Тебе не кажется странным, что пришла она, чтобы дать показания по доброй воле? И за язык ее никто не тянул!.. Ну у у! Садись!..

И он кивнул на стул.

— И  читай!..
— Читать? — с нескрываемой ненавистью глядя в глаза Пономареву, спросил Герман.
— Ты — что, тупой?! Нормальных человеческих слов не понимаешь?! — в исступлении заорал Иван Феоктистович.
Медленно поднявшись со скамьи, Дот подошел к столу... Снова взяв лист, и, даже не глядя на него, к полной неожиданности буквально опешившего от такой наглости следователя он стал медленно и демонстративно рвать его напополам.
— Вот — сучонок! — поздно спохватился Пономарев. — Конвойный! Сюда! Ко мне! Скорей!
Тот не заставил себя долго ждать. Через минуту Герман уже лежал на бетонном полу лицом вниз и со скрученными за спиной руками.
— Где — еще один конвойный?!
Лицо у Пономарева было буквально перекошено от бешенства.
Вскоре подследственный очутился в своей камере. Плотно прикрыв за собой дверь, один из конвоиров размахнулся и ударил Германа кулаком под дых. Потом он нанес ему еще несколько мощных ударов. И Дот во второй раз за это незадавшееся утро очутился на полу.
— Чо? Борзометр зашкаливает? Щас мы тебе его поправим! Так, чтоб на нуле всегда ртутный столбик стоял!
И изувер, подтверждая слова действием, с силой пнул носком ботинка подследственному, куда придется. Тот громко вскрикнул, а потом затих...