ГЛАВА 3.3

      Он работал прислугой у одного очень богатого антиквара в Нью-Йорке, которого звали Лесли Шин. Жил тот в большом трехэтажном особняке. На стенах многочисленных комнат и даже в коридорах висели очень дорогие картины известных мастеров. Старинное оружие. На столах, шкафах, тумбочках и повсюду, где это считал нужным антиквар, размещались редкостные вещи. Пепельницы, подсвечники, часы и небольшие скульптуры, изображавшие людей, животных и птиц, отлитые из золота и серебра. Столовые приборы из металлов высокой пробы, какими пользовались за трапезой королевские семьи сотни лет назад. Фамильные драгоценности знатных английских лордов, испанских конкистадоров и французских пэров, которые хранились отдельно в специальных ящичках и шкатулках из слоновой кости и красного дерева. Весь этот уникум денно и нощно стерегли трое охранников, хорошо оплачиваемых и нанятых специально для этой цели. В особенно привилегированном положении находилась пара английских догов — кобель и сучка. Любимчиков антиквара. Светло-серый окрас с белыми пятнами на шерсти доказывал принадлежность псов к очень ценной породе. Кроме охранников в доме жила прислуга: кухарка и двое уборщиков комнат. Ими были Геракл и еще одна темнокожая девица. Они ежедневно мыли полы и окна, чистили ковры, стирали пыль с мебели, а также предметов роскоши. Дора же с утра до вечера кашеварила на кухне.
     Антиквар, хотя и обожал чистоту и порядок, но, как все очень богатые и скупые люди, платил прислуге за работу жалкие гроши. Даже на содержание собак тратилось значительно больше средств, чем на оплату труда уборщикам и кухарке. Поэтому вполне обоснованно и втайне от антиквара прислуга ненавидела благородных животных. А те платили ей той же монетой. Однажды, Геракл стирал пыль с вазы из китайского фарфора. Стенки ее были очень тонкими и еще более гладкими, чем стекло. В течение ряда лет трудолюбивый негр усердно батрачил на антиквара. И тот всегда оставался вполне доволен им. Но тут, как назло, словно его какая муха укусила, Геракл проявил неосторожность. Шедевр восточной культуры неожиданно выскользнул у него из рук. Упав на пол, ваза раскололась на несколько частей. Геракл сильно испугался и ужасно расстроился. Он подумал о том, что теперь ему за всю жизнь из своей мизерной зарплаты не рассчитаться с хозяином за тот огромный ущерб, который он нечаянно ему причинил. С этой мыслью уборщик наклонился и быстро собрал осколки вазы. Отчаяние помрачило его рассудок. Он наивно надеялся на то, что, если незаметно вынесет из дому разбитую посудину, то, возможно, антиквар и охранники не заметят пропажи. Геракл уже направился к выходу из комнаты, где с ним произошло несчастье, держа в руках то, что еще минуту назад считалось музейной редкостью, когда внезапно путь ему преградила собака.
       — Пошла вон, образина! — прицыкнул уборщик на животное, стараясь вести себя, как можно, более уверенно.
     Но английский дог стоял, не шелохнувшись. Тогда, сделав над собой усилие, Геракл решительно шагнул навстречу сторожевому псу, давая понять, чтобы тот поскорее убрался восвояси, а не путался у него под ногами во время уборки в холле. Это было роковой ошибкой. Дог, ощерившись, мгновенно кинулся на слугу и сбил его с ног. Осколки выпали у него из рук… На редкость умный пес не причинил особенного вреда человеку. А лишь напомнил ему о том, что хозяйское добро, хотя от него оставались рожки да ножки, ни в коем разе, нельзя было выносить из апартаментов без спросу. Трясясь от страха, уборщик с трудом поднялся на ноги. Дог предостерегающе зарычал, и Геракл, отступив назад, оказался припертым к стене, которую украшало старинное холодное и огнестрельное оружие. Из осторожности хозяин держал ружья незаряженными. Уборщик наверняка знал об этом, по нескольку раз в день прибираясь в оружейной и других комнатах. И, несмотря на запрет хозяина, даже снимал со стен смертоносные реликвии, чтобы удалить с них налет пыли. Замерев на месте, чтобы не спровоцировать дога на очередной бросок, и шаря по стене рукой, справа от себя Геракл осторожно нащупал рукоять острой, как бритва, турецкой сабли. Затем стал медленно вытягивать ее из ножен. Пес с любопытством наблюдал за человеком. Но, видимо, вскоре это ему изрядно наскучило, потому, что он, не спеша, отправился по своим надобностям, исчезнув за дверью. Парализованный страхом еще какое-то время Геракл оставался неподвижен. Он крепко сжимал в ладони резную рукоять турецкой сабли. Немного придя в себя, негр во второй раз собрал с пола осколки китайской вазы. Но теперь их было гораздо больше.
Когда он уже, шагнув за порог, выходил в приоткрытую дверь из холла, перед ним, откуда ни возьмись, словно исчадие ада снова возник дог. Алая пасть его была раскрыта. Вывалившись из нее, язык истекал слюной. Взгляд гигантской собаки горел убийственным огнем. Казалось, еще — мгновение и, бросившись на Геракла, она жестоко расправится с ним. От волнения, позабыв вложить смертоносное оружие обратно в ножны, и, по-прежнему, держа его в руке, он с отчаянием взмахнул саблей. Клинок со свистом рассек воздух, и левое ухо пса, как дубовый листок с ветки, слетело с его головы. Дог взвизгнул, с некоторым запозданием отпрянув назад. Потом жалобно заскулил, трижды громко гавкнул. И, наконец, призывно взвыл, чередуя вой со злобным лаем… Это переполошило весь дом. Едва не сломив себе шею во время беспорядочного галопа по замысловатым лабиринтам огромного дома, охранники подоспели на брех сторожевой собаки. Минутой позже появился и сам хозяин. Он велел им, чтобы они надели поводок на разъяренного дога.
    Антиквар  был человеком  весьма осторожным и предусмотрительным. Правильно оценив сложившуюся ситуацию, он вызвал полицию. Прибывший вскоре коп в присутствии свидетелей допросил Геракла. Злостный нарушитель порядка в доме почтенного и всеми уважаемого человека повинился в преступлении, которого не совершал. В том, что, якобы, намеренно посягнул на имущество антиквара. При этом он был вооружен турецкой саблей. Пытаясь украсть китайскую вазу, Геракл напал на английского дога и отсек ему ухо. Учитывая «чистосердечное» признание раскаявшегося преступника, антиквар попросил полисмена о том, чтобы тот до поры до времени не давал этому делу хода, и заверил, что с собственными проблемами справится сам. Таким образом, Геракл оказался на крючке у полиции и в полной власти своего деспотичного хозяина. Теперь без его согласия он не мог даже уволиться. По крайней мере, это не грозило уборщику до тех пор, пока он не отработал бы стоимость разбитой вазы из китайского фарфора. О том, сколько она стоила, ему оставалось только догадываться.
       Этот случай еще более омрачил и без того тягостное существование чернокожего слуги и сделал его пребывание в доме антиквара совершенно невыносимым. Возможно именно тогда на собственной цветной «шкуре» Геракл почувствовал всю силу и власть денег. Он, наконец-то, прозрел. В душе его копилась ненависть к антиквару, который, не простив своему слуге порчи имущества, вероятно, чтобы в корне пресечь нечто подобное в будущем, намеренно ужесточил свои требования к остальным домочадцам. Геракл спрашивал себя о том, почему у хозяина столько добра, а у него не было денег даже на кружку пива? Кухарка Дора с прискорбием наблюдала, как мучился бедный уборщик. Как буквально за последние два-три месяца после приключившегося с ним несчастья он похудел и сделался еще более замкнутым и неразговорчивым, чем был прежде. Она жалела его всем сердцем. Ведь среди великолепия, которым полнился дом антиквара, так же, как и Геракл, она особенно остро чувствовала себя обделенной. Наверное, именно по этой причине они как-то незаметно сблизились. Когда она смотрела на него, немного грустная улыбка не сходила с ее лица. Обедали они всегда вместе. За одним столом. Чашка с супом, где кусочек мяса был побольше и выглядел поаппетитнее, обычно доставалась Гераклу. Сама же кухарка ограничивалась тем, что после него приходилось на ее скромную долю. Хлеба она съедала только один кусочек с тем расчетом, чтобы получше насытился тот, ради кого она с радостью села бы и на более жесткую диету. Антиквар строго следил за рационом питания своих домочадцев. Он самолично составлял меню для прислуги, не позволяя кухарке чересчур раскармливать чернозадых бездельников. Хозяин имел на это не только юридическое, но, как ему казалось, и моральное право тоже. Каждый из проживавших в его доме имел свою отдельную комнату. Помимо этого, зарплату прислуге он платил исправно… Дора добросовестно следовала указаниям антиквара. Она ужасно боялась, что, если сделает что-нибудь против его воли, то тогда ей несдобровать. Служанка, наверняка, потеряла бы работу. Но, несмотря на все минусы, делавшие жизнь Геракла и Доры мало привлекательной и зачастую несносной, а, возможно, и благодаря этому, их отношения становились все более близкими. Иногда спеша каждый по своим делам, и, нечаянно столкнувшись лицом к лицу в каком-нибудь из коридоров или холлов огромного особняка, они обменивались приветствиями. Дора первая обращалась к Гераклу. Она, например, спрашивала:
       — Как настроение, мистер?
       — Очень хорошо, мисс! — отвечал он.
       — Хотите знать, что сегодня будет на обед, мистер?
       — Наверное, похлебка из кукурузы, мисс! — охотно поддерживал разговор Геракл.
       Глубоко  уязвленный  тем  унижением,  какому  в  свое время подверг его хозяин, в глубине души негр радовался тому, что в опротивевшем ему доме он — теперь не так одинок, как прежде. По крайней мере, Геракл воспринимал Дору, если не как близкого друга, то, как человека, с которым всегда было приятно побеседовать. На отдых они отправлялись на третий этаж здания в свои одинаково мизерные комнатушки, где, кроме кровати с постельным бельем не было никакой другой мебели. И, хотя сторожевые собаки надежно охраняли дом, на ночь каждый из слуг закрывал свою дверь изнутри на засов.
       К  слову  сказать,  комнатки их располагались рядом. Как-то, когда Геракл уже готовился ко сну, к нему в дверь постучались. Он открыл, думая, что его беспокоил кто-нибудь из охранников. Подобное случалось довольно часто. Втайне от хозяина, едва он уходил в опочивальню, сторожа напивались в стельку. И, тогда, им требовались услуги уборщика. Геракл спускался в фойе и оттуда прямиком шел в служебную комнату, располагавшуюся сразу по правую руку от парадного входа в особняк. В этот час охранка больше походила на свинарник. Пустыми бутылками из-под пива, ликера, бренди, старательно выскобленными до дна жестянками из-под консервов был заставлен стол. Окурки валялись прямо на полу. Все эти остатки роскоши он складывал в мусорную корзину и выносил на улицу, где вываливал в отхожий бак. Потом, орудуя щеткой и влажной тряпкой, скоро наводил марафет и затем уже, с чувством выполненного долга, вновь поднимался в свою комнату.  

       …Но на сей, раз его тревожили отнюдь не охранники. На пороге стояла Дора.
       — Мистер, — сказала она шепотом. — Не могли бы вы посмотреть мою кровать? Она совсем разваливается, и спать на ней никак невозможно!..
Геракл согласился. Но так, как было уже довольно поздно, ограничился немногим. Наспех подтянув винты на разболтанных металлических шарнирах, он пообещал, что назавтра обязательно выкроит свободное время и займется ее ложем более основательно. Дора сердечно поблагодарила Геракла за заботу и на прощанье пожала ему руку.
      На следующий день к хозяину неожиданно нагрянули торговцы антиквариатом. Они долго путешествовали от одной достопримечательности к другой, пока не осмотрели все, что показалось им достойным внимания в коллекции Лесли Шина. После их ухода он потребовал от слуг более тщательной, чем обычно, уборки дома. Поэтому с необходимым для ремонта инструментом Геракл заявился к Доре лишь перед сном, а ушел от нее уже под утро. Однако, никаких упреков от кухарки насчет того, что в починке мебели он не был силен, этот дамский угодник не услышал. Наоборот, после ночного посещения Геракла, она вся сияла, как неоновая лампа на Бродвее. И с тех пор, чем чаще он наведывался к ней за полночь, тем более восхитительно она благоухала…
    В то время Доре исполнилось лишь двадцать с немногим лет. Стройная и очень миловидная, она казалась подстать одной из тех дам, обнаженные тела которых культивировались на картинах антиквара. Разница состояла лишь в том, что у всех красоток на холстах, так откровенно выставлявших свои прелести напоказ, кожа была иного цвета. Поэтому, окажись, благодаря кисти мастера и волею небес, вдохновенный образ Доры на полотне, черная ворона в стае белых только нарушила бы великолепный ансамбль картинной галереи. И, все же, у хозяина имелся свой особенный взгляд на вещи, обстоятельства и красивых женщин различного сословия, цвета кожи и вероисповедания. Лесли Шин не считал себя расистом, но, безусловно, предпочитал общаться и иметь дело с людьми, как внешне, так и по своей сущности, хотя бы, отдаленно напоминавшими его самого. Все резко отличное от стандарта, принятого на американском Западе, вызывало у него мало доверия. Именно по этой причине, он никогда бы не посмотрел на молодую и привлекательную, но цветную служанку, как на женщину, если бы не заметил ее вполне определенного интереса к чернокожему уборщику. При взгляде на него ее глаза сверкали, как два черных жемчуга. Лишь теперь Лесли Шин обратил внимание на необыкновенную красоту Доры. Ее молодость и обаяние. И в его душу закралась ревность. «Почему — он, а не я?» — с досадой спрашивал у себя антиквар. Конечно же, удачливый бизнесмен не считал Геракла за мужчину, способного к тому, чтобы пробудить в молодой женщине трепетное желание и, тем более, разжечь в ее душе любовь. В его глазах этот чумазый не обладал подлинными мужскими достоинствами, так, как не являлся джентльменом. Он не был образован. А, главное, не имел денег, чтобы покупать женщине дорогие наряды и украшения. Кобель паршивый, да и только! Это сравнение, как считал антиквар, наиболее всего, подходило Гераклу. И, все-таки, по мнению хозяина, без его согласия Дора не могла испытывать никаких симпатий и глубоких переживаний к другому мужчине. Ведь, бесспорно, за этим последовали бы более интимные отношения между двумя людьми низшего сословия и примитивной расы. В доме Лесли Шина слуги должны работать, а не заниматься любовью! В последнее время подобные мысли не раз приходили ему на ум. Но он, ни за что бы, не признался самому себе в том, что тут дело обстояло вовсе не в его убеждениях. В душе антиквара давно уже стерлись ясные границы между тем, что являлось собственностью этого скряги и теми, кто работал на него. Их он тоже считал чем-то вроде личного капитала, который приносил доход в виде комфорта и уюта в особняке и не требовал особенных затрат. Собственнический инстинкт Лесли Шина, словно червь, терзавший его изнутри, не давал ему покоя ни днем, ни ночью. Богатый американец не был женат. Не имел детей. Не встречался с любовницей так, как на нее пришлось бы истратить немало денег. Личная жизнь ему не удавалась. И чужое счастье или хотя бы легкий намек на него он воспринимал очень болезненно и почти физически страдал, если кто-то из немногочисленного окружения оказывался в чем-либо благополучнее его самого. А, учитывая, что сердце застарелого холостяка никогда и ни по кому не сохло, превзойти себялюбца в этом вопросе было совсем нетрудно. По сему, в одно прекрасное утро хозяин собрал всю домашнюю прислугу у себя в кабинете и сообщил:
       — Вчера вечером, до того как отправиться почивать, я пересчитывал остаток наличности, хранившейся в моем сейфе с секретным кодом…
      Сказав это, Лесли Шин на секунду задумался. Его взяло сомнение по поводу того, правильно ли он сделал, что упомянул о сейфе. Впрочем, у присутствующих был такой вид, словно они понятия не имели, о чем именно шла речь? Никакого такого сейфа с секретным кодом они в глаза не видели! На самом деле, прислуга доподлинно знала о том, что надежно пряталось под обшивкой одной из стен хозяйского кабинета. Во время разговора обе руки Лесли Шина покоились на крышке письменного стола, за которым он важно восседал в мягком бархатном кресле. Стол был из орехового дерева. Прекрасно полированный с массивной крышкой он занимал половину хозяйского кабинета. Нервно пробарабанив по нему тонкими костлявыми пальцами, хозяин продолжил:
      — Так вот, когда я закончил подсчет, то, как всегда, положил деньги туда, где им и надлежит быть!.. При этом одну стодолларовую банкноту я нечаянно обронил на пол. С запозданием обнаружив это, я поднял ее с пола и, торопясь ко сну, оставил на столе…
        И антиквар удостоил прислугу взглядом, который не сулил ей ничего хорошего.
       — Сегодня, когда я вошел в кабинет, стодолларовой купюры на прежнем месте не оказалось!
     Сказав это, Лесли Шин, пружинисто встал из-за стола и несколько раз прошелся по кабинету. Он походил на голодного леопарда, который, наметив жертву, выжидал подходящий момент, чтобы прибегнуть к последнему броску.
       — Кто-то украл мои деньги!
    Наступила короткая пауза, в течение которой лица прислуги выражали тупое недоумение, и даже некоторый испуг. Никто из чернокожих уборщиков, ни при каких обстоятельствах не взял бы даже цента со стола хозяина. Да и как это могло произойти, если, уходя, он запирал кабинет на ключ, который всегда находился при нем? Помимо прочего, в жилище антиквара всюду были зоркие глаза и чуткие уши. И ничто не могло ускользнуть от их пристального внимания.
      Для тех, кто вместе с Лесли Шином прожил под одной крышей не один год подряд, оставалось неразрешимой загадкой, где и как он приобрел свое состояние? Хозяин много раз в присутствии слуг, охотно рассказывал о том, что родился, вырос и получил образование в Нью-Йорке. Там же долгое время работал клерком в одном крупном банке. В положенный срок вышел на пенсию. Каких-либо родных и близких, от которых бы в свое время ему перешло наследство, у него не было. По крайней мере, он никогда о них не упоминал. Дружеских отношений, с кем бы то ни было, в том числе и с людьми, имевшими солидный доход, он старательно избегал. Но и врагов не нажил. Те же, кто по служебной необходимости или иным причинам, хотя бы когда-нибудь, сталкивались с антикваром, как говорят, лоб в лоб, видели в нем, прежде всего, очень состоятельного гражданина Америки и справедливо уважали его за это.
       — Ну, что ж! Раз, никто из вас не хочет признаться по доброй воле!..
      И антиквар, сердито нахмурившись, недвусмысленно указал охранникам на кухарку и уборщиков. Их тут же обыскали. Но ничего не нашли. Не успокоившись на этом, хозяин был до конца последовательным и настойчивым в достижении своей цели. Он приказал, чтобы сторожа обыскали комнаты прислуги в ее присутствии…
       …Дора  обомлела  от  страха,  когда  один из охранников откинул матрац с ее кровати. Все увидели то, во что она сама поверила с трудом! Под ним лежала злосчастная стодолларовая банкнота! Иссиня черную атласную кожу на пухлых и гладких щечках прелестной Доры, точно, пеплом присыпало.
       — А-а-ах! — воскликнула она и тут же лишилась чувств.