ГЛАВА 52

        Грохов полагал, что по приезду в новую квартиру, жизнь у них с Аленой пускай медленно, но верно, пойдет, наконец, в гору. Да, не тут-то было!
— Квартира — это замечательно! — логически рассуждала Алена. — А, где — деньги на ремонт?
— Ты не много хочешь? — нахмурился Гаврил. — Не в Америке, поди, живешь?
— А — что, по-твоему, мы — люди второго сорта?
Гаврил отрицательно замотал головой.
— Я так не говорил! Любишь ты все переврать!
Алена метнула в супруга укоризненный взгляд.
— А кому нужна твоя правда? Если цена ей — триста рублей, которые ты получил за прошлый месяц, так такая правда мало чего стоит! Или не стоит ничего вообще! Да и не правда — это вовсе, а бессовестное вранье…
Грохов был не столь находчив и остроумен, как ему того бы хотелось. И оттого, что он не мог найти подходящих слов, чтобы ответить супруге в ее же духе, готов был буквально лопнуть от злости.
— Знаешь, ты — кто?.. Ты… Сука неблагодарная!
В ответ Алена лишь презрительно хмыкнула.
— Конечно, сука! Не кобель же…
Чувствуя, как все закипает у него внутри, Грохов, лишь бессильно развел руками.
— Вот то-то и — оно!
Алена брезгливо поморщилась.
— Слава богу, что не насекомое какое, как некоторые! Жужжат всюду, точно мухи туалетные, а толку от них — шиш… Да, еще столько, что в лупу не разглядишь!..
— Иди уже… Иди! По свежему воздуху прогуляйся. А то в квартире — воздух спертый. Головка бо-бо! От этого ее дурные мысли посещают…
— И пойду! Транспорта у тебя все равно нет, чтоб подбросил туда, куда посылаешь. На такси — дорого. Вот, блин, не жизнь, а смертоубийство какое-то!
Не смотря на частые ссоры с супругой, которые особенно участились после памятного разговора с ее папашей, Гаврил не решался поднять на нее руку, хотя порой ему, ох, как этого хотелось! Но не из страха перед родителем Алены. Тем более, что, если б такое даже случилось, она ни за что ничего не сказала бы им. Чтоб не расстраивать! Да, и собственная гордость ей этого бы не позволила!.. Гаврил же, полагал, что, однажды подняв руку на супругу, будет потом напрасно жалеть о содеянном… Алена — она, все ж таки, пусть и с норовом, но баба, а — не волчица, которая ни на что не посмотрит и, кому хочешь, глотку перегрызет, если поперек дороги ей встанешь! Поэтому не стоило ее в угол загонять, чтобы проучить. К тому же, рукоприкладство себе дороже обойдется. Его благоверная, хоть и была скрытной особой, но за те несколько лет, что они прожили вместе, он достаточно успел изучить ее характер, чтобы понять, что она являлась женщиной властной и мстительной. И, в случае чего, этими несравненными качествами при удобном случае, конечно же, не преминула бы воспользоваться. Ведь коготки нужны ласковой кошечке не только для того, чтобы лазать по деревьям… И все же, справедливости ради, стоило заметить, что после каждой бурной ссоры, которые частенько случались между ними, следовало столь же страстное и безудержное примирение.
— Ты меня любишь? — словно сомневаясь, спрашивала тогда его супруга.
Если ей так нужна была его любовь, довольствовалась бы ею, думал Гаврил. На кой черт, она постоянно доставала его бесполезными разговорами о ремонте квартиры, новой мебели? Ведь, это не он начислял себе зарплату и скудные премиальные, которые платили раз в полгода, а то и в год! На шахте имелся лишь один передовой участок, где горняки постоянно перевыполняли план. А, значит, получали стабильно высокие заработки. К несчастью, на участке Грохова все было совсем наоборот.
Помнится, после изрядной головомойки, которую ему устроили горняки, он несколько ночей кряду толком заснуть не мог. Все ворочался с боку на бок и перед его глазами, так и стояли хмурые лица его подопечных. Хотя, кто у кого в подопечных числился, это еще — вопрос.
— Ты думал, институт одолел, стал начальником участка, так теперь почивать на лаврах можешь? Дудки! — учил его уму-разуму Остапенко, в то время, как горняки молча глядели исподлобья на своего новоиспеченного шефа. — Ты, почему с нами не советуешься, когда план с Горшковым согласовываешь? Думаешь, раз мы простолюдины, так ни хрена в этом не смыслим?
«Ну, вот дожил!» — мелькнуло тогда в голове у Гаврила. Он не то, чтобы испугался, что горняки запросто могут выразить ему недоверие, как руководителю малого звена, и поставить об этом в известность директора шахты. А то и — того хуже, создадут такой моральный климат на участке и нетерпимость к нему, как к человеку, который не заслуживает их доверия, что Гаврилу собственноручно придется написать заявление об уходе. Так же, как в свое время это пришлось сделать Поддонову. Его буквально выбило из колеи осознание того, что Остапенко и, в самом деле, был прав на все сто. Не прилагая к этому особенного старания, лучше, чем кто-либо другой, он сумел понять, что было на уме у Грохова… Он, словно прочел его мысли. Припоминая, как видавший виды горняк по-отечески заботливо относился к нему с того самого момента, когда он впервые появился на участке, Гаврил невольно устыдился своего холодного и расчетливого эгоизма, желания, во что бы то ни стало, угодить Горшкову в ущерб интересам горняков.
— Как полагаешь, Грохов, даст твой участок к плану больше того, что выуживал из забоев Поддонов? — искусно играл на честолюбии подчиненного Петр Кузьмич, когда в его директорском кабинете проходило очередное совещание.
И тогда, вслед за руководителем шахты, матерые начальники участков, все, как один, словно по команде обращали свои равнодушные и снисходительные взоры на молодого и, пока еще не заработавшего достаточный авторитет, чтобы воспринимать его всерьез, коллегу. Да, разве мог Грохов, чувствуя, что на него смотрят сверху вниз, ответить Горшкову «нет»? Это было выше его сил и в ущерб его самолюбию, которое страдало оттого, что за глаза эти саблезубые тигры угледобычи, добродушно посмеивались над ним. Видимо, они забыли, как когда-то сами впервые переступили порог шахты, а затем волею судьбы стали именно теми, кем они являлись теперь?.. Возможно, рассуждая таким образом, Грохов намеренно сгущал краски оттого, что, и впрямь, не чувствовал себя на должной высоте. Так или иначе, но его желание самоутвердиться настойчиво требовало воплощения в жизнь самых дерзких планов. Только после этого Грохов ощутил бы себя в известной мере удовлетворенным.
Помнится, на первых порах мужики на участке из кожи вон лезли, чтобы не уронить марку своего коллектива только из-за того, что во главе его встал безусый юнец. Конечно же, с подачи Остапенко бывалые горняки вдруг дружно взялись опекать Грохова. По чести сказать, это было не совсем бескорыстно. В том плане, что подставить свое плечо более слабому или менее опытному — подобное в шахте встречается на каждом шагу. Это — часть работы, за которую горняки зачастую получают не деньги, а моральное удовлетворение. Оно делает их сильнее. Значит, заставляет поверить в себя и в то, что однажды, когда один из них окажется в опасности, к нему придут на помощь другие и обязательно выручат. Точно так же, как прежде в подобных случаях поступал он. Поэтому мотив того, что поначалу Грохова опекали столь плотно, крылся именно в этом.
— Грох, смотри, как круги раскрепили! А кругом марафет навели… — на свой манер докладывался уважаемый бригадир Грохову, когда тот самолично спускался в забой, чтобы проверить, как там у горняков идут дела.
Гаврил не мог не заметить, как по истечении первых двух-трех месяцев его начальствования, буквально осунулся и даже слегка похудел могучий Остапенко. Как вымотались, стараясь отгрузить угля больше, чем всегда, горняки других смен…
Когда, наконец, приблизился день зарплаты, которую наверху, как всегда, оттягивали до последнего, ограничив людей авансом, лица их словно прояснились. Было видно, с каким воодушевлением они ждали награды за свой каторжный труд.
— Ну, что, Стакановцы, обмывать будем?
— Надо сперва огрызки посмотреть! Что на них нарисовано? Иначе, в душевой обмоешь то, из-за чего тебя жена в доме терпит при такой зарплате, и — хорош! Только про мыло не забудь, чтоб потом, когда на тебя похожего шахтерика родит, зря не говорила, что ты этим самым мылом не пользовался…
— Яблок от яблоня не далеко укатится, если даже ему слегка помочь… В этом случае знамо дело, куда он трудиться пойдет!
— Ну, уж нет! Не желаю ему такой доли! Хватит с меня одного… Этого Зимбабве!.. Бананья этого!..
— Да-а! Тут кокосы другие с веток падают!..
— Ну, так не хошь — не ешь! Шахта — не каждому по зубам!.. Работал тут у нас один раньше… Теперь, он — хозяин пивнушки…
— Это, случаем, не тот тип из «Кара-Кумов»… Как его?
— Да, неважно… Башка у него варит! И деньжищ хватает… А сперва, до бизнеса, тоже на шахте слесарил. Изюм из столовых булок отверткой выковыривал!..
— Между прочим, Каракумы в переводе означают «черный песок»…
— Вроде, как открытым способом добывать там можно?!..
— То-то, я смотрю, мужики, у меня горб расти стал!..
— Матереешь, значит…
— Только почему-то, пока что, один!.. Ни верблюд, ни бугор, выходит…
— А тебе сразу два подавай? Не тяжело таскать будет? Два в — одном, это — серьезная заява!
— На столько даже Остапенко не претендует! С тем, что есть, кое-как справляется!..
Все тотчас замолкли, когда, прикрыв за собой дверь, на участок вошел Грохов с пачкой огрызков в руке. Он небрежно бросил их на стол.
— Хватайте, мужики! Потом уже нарядимся…
Горняки, важно вставая со своих мест, нехотя разбирали квитки… На время, пока они внимательно изучали клочки серой бумаги, испещренной цифирками, воцарила напряженная тишина. Каждому не терпелось узнать, сколько он заработал.
— Во, дают! — наконец, нарушил общее молчание один из горняков. — А, где — премия? Где — премия, я спрашиваю, Грох!
— Вот именно! — поддержал его другой шахтер.
— Что — за лажа, такая! — возмутился третий.
И вот уже целый хор горняцких баритонов загудел в стенах участка, выражая откровенное недовольство. Не ожидая ничего подобного, и не в силах произнести ни звука, Грохов сидел в полной растерянности. Впрочем, если бы он что-то и возразил в ответ горнякам, при такой шумихе, вряд ли, бы его кто-то услышал.
— Пусть объяснит, в чем — дело? — требовали шахтеры. — А, если — в шляпе, то почему вместо головы ее на другое место нахлобучили?
— Да, пошел он со своими объяснениями, и так, без слов, все понятно! Обули нас на два размера меньше…
— Кто? Грох?..
— Да, причем — тут, он! Он — пешка!
Но вот в общей разноголосице настойчиво прозвучал зычный голос Остапенко.
— Тихо! Тихо, я сказал! Закрывай, мужики, бухтильники, а то из некоторых уже пар идет…
Хотя и с видимой неохотой, шахтеры постепенно стали умолкать, все свое внимание сосредоточив на том, что скажет Остапенко.
— Пусть Остап речь толкнет! — наконец, настойчиво потребовал кто-то из горняков.
Могучий Остапенко, видимо, сознавая важность момента, не спеша, поднялся со своего стула. Он молча окинул взором горняков, которые с нетерпением ожидали от него хоть какого-то вразумительного объяснения того, почему зарплата оказалась значительно меньше ожидаемой. Почувствовав, что ни одно оброненное им слово не останется не услышанным, горняк удовлетворенно крякнул.
— Значит, так, пацаны! Я думаю, напрасно мы шум подняли! То есть, я хочу сказать, за то, что мы здесь горло дерем, никто ни копейки лишней нам не заплатит. А в том, что случилось…
Словно предвидя, что большинство горняков не согласятся с ним и вновь начнут бесполезно сотрясать воздух, он вдруг приблизился к столу, за которым сидел Грохов.
— Тихо, ребята! Тихо! Я еще не все сказал… Так вот, мы сами посадили на это место…
Повернувшись лицом к гонякам, он ткнул пальцем в крышку стола, за которым сидел Грохов.
— …Этого пацана! То есть, я хотел сказать, молодого специалиста Грохова. Правильно? Правильно. Однако, мы так глубоко в породу закопались, что сами превратились в древние археологические находки. Шуму вокруг нас — много, а…
— Ага, в черные козявки в носу!
— В г… в чьей-то …!
Но Остапенко сделал нетерпеливый жест, как бы, давая понять горнякам, что им лучше всего дослушать его до конца.
— Я имею в виду, ребята, что мы сами виноваты в том, что произошло! К чему лукавить? Давайте, будем честными перед собой! Мы захотели больше денег, больше славы! Замахнулись на то, чего сами испугались!.. То есть, как это у них называется?.. Завышенный план… Не перетерли эту тему про меж собой… И — вот с ним…
Остапенко указал на Грохова.
— Короче, не потянули мы! Честно признаюсь, что я всегда хотел влезть на кедр, где шишек больше, то есть, опять же работать на передовом участке! Как и вам, мне надоело путать карман с ширинкой!
— А ширинка — с молнией или на пуговицах? — спросил вдруг невпопад горняк по фамилии Кастрюлин.
С удивлением глянув на него, словно видел впервые в жизни, Остапенко выдержал короткую паузу. А, затем, невозмутимо продолжил.
— И, простите меня, ребята, я с самого начала знал, что планку нам выше пупа подняли! Но я до последнего надеялся, что мы ее перескочим…
— Ну, если только с разбегу… — снова вставил реплику все тот же горняк.
— А ты не перебивай, Кастрюля, когда бугор говорит! Все бы тебе юморить…
— Вот именно! — поддержали товарища шахтеры, хотя многие из них с трудом сдерживали на лице ухмылку.
— Да, я так, пацаны, к слову! Надо было с бугра и сигать, чтобы рекорд побить!
— Эй, кузнечик, бугор — это тебе не какой-нибудь там трамплин! А ты — не физкультурник, чтоб с него через собственную тщету скакать! На свои пропеллеры рассчитывай…
— А то, по башке получишь кувалдой!
— Да, он их пропил давно, пропиллеры эти!
— У Остапа и кулак не хуже кувалды будет! Да, Остап?
Не в силах больше копить внутри эмоции, горняки захихикали.
— Да, пошли вы все! Дураки! С вами — о серьезном, а вы своей выгоды не понимаете…
Остапенко сердито нахмурился.
— Таким, как Кастрюлин, все бы воздух зазря единственной лопастью вентилировать!.. Фиг знает, что у тебя, Вася, под вскрышей варится…
— Не варится, а кипит!.. Слышь, как булькает?..
— Заткни, наконец, хайло, Кастрюля! Остап дело говорит! — рявкнул сидевший подле Кастрюлина горняк.
На участке на некоторое время снова образовалась гнетущая тишина.
— Говори, Остап! Говори! Мы тебя слушаем…
Горняки, все как один, вновь устремили свои взоры на Остапенко.
— Да, вообще-то я все уже сказал… И поскольку, я — ваш бугор, меня во всем и вините… Простите, братцы, не доглядел!
Тяжело вздохнув, Остапенко медленно опустился на стул.
«Зачем это он взял всю вину на себя? Неужели, ему — так легче? — подумал тогда Гаврил. — Ведь на самом деле о том, что Горшков завысил участку план, Остапенко до определенных пор понятия не имел!» Но после этого у Грохова словно гора свалилась с плеч. Он не понимал лишь одного: почему бригадир, вначале, до выдачи зарплаты, высказав ему претензии, спустя почти неделю, едва выдали квитки, как сигнал к ее получению, неожиданно встал на его сторону? Может, пожалел? Или помнил о том, какое слово он давал Поддонову, когда Грохов впервые появился на его на участке.