ГЛАВА 2.59

   Поставив охранников в одну шеренгу, Дубасов с грозным видом прохаживался перед немногочисленным строем. Клацая зубами от холода, промокшие до нитки, они опускали глаза, когда генерал по очереди каждого в упор буравил своим взглядом.

— Мокрые курицы, а не солдаты! — точно через сито, цедил он сквозь зубы. — Лопухи придорожные!
— Где — ваша бдительность, где?!!
Но солдаты молчали, боясь, что, если, хоть что-либо, попытаются произнести в свое оправдание, то лишь еще больше рассердят генерала.
— Упустили! Троих упустили! Ловких проходимцев! Предателей!
Дубасов даже задохнулся от возмущения.
— А каков был приказ?! Вы нарушили мой приказ! Мать вашу!.. Никто не смеет нарушать моих приказов! Никто!..
Не в силах справиться со своими эмоциями, генерал с трудом перевел дух.
— Котя! — резко позвал он и направился к палатке.
Секьюрити, не говоря ни слова, решительно поспешил вслед за ним. Зайдя в палатку, через какое-то время они вновь вышли из нее. Но, не сделав и двух шагов, остановились. В руках Котя держал планшет. Было видно, как, вынув из него листок бумаги, и, определив его поверх командирской сумки, он вдруг стал что-то старательно и торопливо записывать под диктовку генерала. Наконец, дело было кончено, и с сознанием выполненного долга генерал и телохранитель вновь приблизились к строю солдат.
— Котя, зачитай, брат, лучше, ты!
Все с тревожным ожиданием посмотрели на младшего офицера, военного хирурга и одновременно генеральского телохранителя Котова. Сознавая важность момента, и, глядя на исписанный им листок бумаги, тот, не спеша, принялся за чтение.
— Я, генерал Дубасов, требую неукоснительного слепого исполнения моей воли и моих приказов!.. В связи с этим незамедлительно объявляю военное положение на вверенной мне территории!.. Со всеми вытекающими отсюда последствиями!
Во время чтения молодцеватый секьюрити то и дело бросал на солдат хмурые взоры исподлобья. И, чем дальше он читал, тем обреченнее становились выражения на лицах солдат. Голос Коти набатом отдавался в у них в ушах. Этот набат словно скрадывал звучание слов. За ним терялось и их значение. Сознания караульных достигали лишь обрывки некоторых фраз, общий смысл которых постепенно становился для них все более понятен.
— Это значит… по законам военного времени… всякое преступление жестоко карается… вплоть до расстрела без суда и следствия…
Последние слова прозвучали, как приговор. При этом весь вид генерала, как бы, говорил: «Ну, вот видите, товарищи бойцы, доигрались вы, доигрались! Я, ведь, предупреждал вас!.. А теперь рад бы вам помочь, но не могу! Мое генеральское слово, которое тверже стали, и мой высокий чин мне этого не позволят!» Впрочем, после того, как Котя прочел все до конца, Дубасов как будто бы несколько смягчился.
— Рядовой Капустин! — вдруг, тяжело вздохнув, обратился он к караульному.
— Я, товарищ генерал! — сдавленным голосом ответил солдат.
— Ты, сынок, жизнь готов отдать за Родину?
У насмерть перепуганного Капустина, который до сих пор все еще питал слабые иллюзии по поводу того, что в своей генеральской гордыне Дубасов не переступит известных границ, теперь словно язык к небу прилип. Вопрос военачальника прозвучал совершенно недвусмысленно. Кое-кто из солдат, не выдержав, беззвучно заплакал. Караульные до сих пор не понимали, почему генерал был с ними так немилосердно жесток? Ведь те, кто так счастливо избежали плотной опеки Дубасова, воспользовавшись тем, что во время ужасной грозы и ливня в тоннеле, заполненном водой, случилась неразбериха, не были преступниками. К тому же, далеко они не могли уйти…
— Товарищ генерал, пощадите!..
Солдатик, стоявший по правую руку от Капустина, упал на колени. Прикрыл лицо руками Истошные рыданья, как бы он ни пытался их сдерживать, стали вырываться у него изнутри. На секунду что-то переменилось в лице Дубасова. Демонстративно отвернувшись от строя солдат, он о чем-то пошептался с Котей.
— Вы — не воины, чтобы генерал позволил вам умереть с оружием в руках, а кучка жалких слизняков! — брезгливо произнес секьюрити.
И по знаку Дубасова горстка приближенных, отвечавших за безопасность военачальника и исполнение его приказов, тотчас разоружила охранников. Те беспрекословно подчинились решению сурового командира. До сих пор никто из подчиненных Дубасова, включая Сахара, не верил, что генерал выполнит свое ужасное намерение. Всем казалось, что он желает лишь одного, чтобы хорошенько проучить солдат, и, почем зря, запугивает их до смерти. И только Поляков, с которого Дубасов, до сих пор, так и не снял наручников, твердо знал истинную цену словам бессердечного генерала. Двое из его телохранителей взяли в руки по Калашу. В воздухе, напоенном влагой, повеяло запахом смерти. Казалось, страх настолько парализовал волю солдат, что некоторые из них тут же обмочились. Они едва держались на ногах, готовые вот-вот упасть в обморок. Вопреки угрозам генерала Леонид Мартынович до самого последнего момента верил в то, что идет, хотя и не очень гуманный, но, все-таки, воспитательный процесс. Правду сказать, Сахар был уверен на сто процентов, что, таким образом, Дубасов мало чего добьется и не сделает из молокососов настоящих бойцов. Учить дисциплине с помощью страха, это было совсем не в духе отечественной педагогики, и ее основателей Ушинского и Каптерева, Сухомлинского и Макаренко… Но едва он об этом подумал, как разом затрещали автоматные очереди, и солдаты стали валиться с ног, словно подкошенные.
— Стойте! — в ужасе кричал Леонид Мартынович, отчаянно размахивая руками. — Отставить! Что вы творите, ироды!.. Да, как же, так можно!..
Но из-за оглушительного треска автоматных очередей его гневных восклицаний и окриков никто не услышал. Валясь, точно снопы сена, на землю, некоторые из солдат дергались в конвульсиях и вскоре замирали, окрашивая траву в багровый цвет…
— О, боже! — то и дело хватался за голову обеими руками начальник тюрьмы, когда все было уже кончено. — Нет, этого не может быть! Вы убили ни в чем неповинных людей! Моих солдат...
И по щекам Сахара ручьем покатились слезы.
— Бросьте вы, полковник, хныкать, точно баба! — с нескрываемым отвращением и досадой рявкнул генерал. — Иначе, я вас уважать перестану! Вы жалеете мусор! Слабых и никчемных людишек. Вы должны быть выше вашей глупой жалости к настоящим ничтожествам!.. Вы же — сильный человек!
Кровавая расправа Дубасова над молодыми солдатами шокировала не только Сахара, но и почти всех, кто по-настоящему до сих пор не знал генерала и ни разу жизни не присутствовал при подобных актах вандализма. И только некоторые из сподручных Дубасова, не раз видевшие его в деле, довольно спокойно отнеслись к очередному жертвоприношению своего грозного военачальника в пользу сатаны. Но это было не только жертвоприношение. Дубасов постепенно и сознательно избавлялся от свидетелей, которые знали о существовании Зеленой долины. Он отчасти доверял лишь своим испытанным секьюрити, которые, вряд ли, предали бы его… Во-первых, за это они могли поплатиться жизнью. Во-вторых, Дубасов, этот бравый рубака, был единственным и неиссякаемым источником их вполне заслуженных доходов. Помимо того, изредка бросая недвусмысленные взоры на мешки с золотой россыпью, они втайне полагали, что эти доходы, возможно, вырастут в десятки, а то и в сотни раз! Это стоило того, чтобы послужить окаянному генералу верой и правдой.
Сбрасывая окровавленные трупы в бурлящую речную стремнину, Курносый и остальные уголовники заметно приуныли. Их лица выражали неподдельный страх. Тошнота подкатывала к горлу. Наблюдая, с какой легкостью Дубасов порешил караульных, они сделали для себя весьма неутешительный вывод о том, что их собственная жизнь в глазах генерала, по-видимому, стоила не больше, чем копошение какой-нибудь гнойной блохи в их небритых бородах. Вероятно, в глубине своей темной души Дубасов чувствовал, что даже видавшие виды уголовники и те осуждают его за небывалое вероломство и жестокость. Но ставкой в игре, которую с самого начала затеял не он, была Зеленая долина. И, положив на чашу весов горы золота и добродетель, никто не усомнился бы в том, какая из них, на взгляд генерала, перевесит…
— Вас, воры, грабители, убийцы и прочие отбросы нашего вонючего общества я живьем в землю закопаю, если дорогу мне перейдете! — пообещал жестокосердый военачальник, едва те, к кому были обращены его слова, сделав свое дело, закончили перекур. — Ведь, так, полковник Сахар?
Но начальник тюрьмы, сердито насупившись, молчал.
— Если масло в башке варит, то халява везде будет: и в тюрьме, и на воле! А, ежели чугунок — пустой, то и вора в мужики разжалую! Ха-ха!
И, хотя в тот момент генерал совсем не склонен был шутить, то, как он выразился, показалось ему довольно забавным. Дубасов хохотнул бы еще разок, если бы в том месте, где, точно язык ядовитой змеи, русло Быстрой реки раздваивалось, в нее несколькими минутами ранее не были сброшены трупы казненных по его приказу караульных. Поэтому, видя, что никто не разделяет его совершенно неуместного веселья, лицо генерала очень скоро приняло мрачное, почти угрожающее выражение.
Взвалив на себя разбухшие от речной воды мешки с золотом, провизией и амуницией, люди, по команде Дубасова, наконец-то, двинулись к Отвесной скале.